Дедулины «Жигули» были такого яркого оранжевого цвета, что у прохожих точно пощипывало в носу и пахло мандариновой шкуркой. Этот автомобиль разбрызгивал радость: стоило ему выкатиться на перекрёсток, как мы с сестрой уже вопили: «Едут! Едут!» и выбегали во двор. Цвет фанты, вкладыша от иностранной жвачки, пластинки с Пугачёвой, закатного солнца и речного песка.
Дедуля едет за рулём с сигаретой и в фетровом берете с пимпочкой. На заднем сиденье бабуля худым и строгим лицом тянется к нам и вертит оконную ручку.
ВАЗ-2103 — машина-праздник, слишком нарядная для советских будней, совсем как дедуля. Илья Александрович — душа застолий, хирург, бабник, балагур, человек-воскресенье. Он купил её в 1972 году как участник войны, по большому везению, продав зелёный запорожец и доложив деньги, вырученные за дом отца в Ичне.
Все внуки любят дедулю. Он платит нам монеткой за каждый счастливый пельмень, дарит раскраски из «Союзпечати», называет пригоревшие оладьи «шахтёрскими», про мятные пряники говорит «как зубы почистил», поддаётся нам в шахматы.
Тонкие строчки хромированного молдинга на бортах, буквица «Автоваза» на радиаторной решётке, круглый блестящий руль и полосатые сиденья, на которые мы залезаем с ногами. Внутри его машины всегда пахнет бензином, но все обожают этот запах: для дедули и папы так пахнет прогресс, для мамы и бабули — комфорт, для нас — летние каникулы.
Дедуля крутит баранку и поправляет зеркала, папа следит за этими движениями — скоро будет сдавать на права сам. Мы почти доехали до дачи, когда дедуля с папой меняются местами: теперь папа за рулём, а дедуля — на пассажирском. Машина резко дёргается, рычит, рвётся вперёд, клокочет, захлёбывается и затихает.
- С ручника не снял? Эх ты! Садись обратно!
Круглый год дедулины жигули оставались всё такими же ядовито-оранжевыми и новенькими, как иллюстрация в детской книжке. Дедуля всё меньше на ней ездил, но все выходные пропадал в гараже: крутил, пылесосил, полировал.
Они с бабулей всё чаще ссорились, потому что дедуля всё больше пил. Дедуля всё больше пил, потому что прятался в гаражной яме от ссор с бабулей. Такое вот колесо.
Когда он умер, папа несколько лет вывозил из гаража эти бутылки.
Весной 1993-го дедулю разбил инсульт: отнялась речь, парализовало пол туловища. Помню, как мама оставила меня в его больничной палате. На стуле у стены, за дедулиной головой. Тогда я узнала, что страх белого цвета. Мне девять лет. Я слушаю, как дедуля дышит. Кажется, ему, как и мне, очень страшно.
Шесть лет дедуля провёл на кровати в комнате с балконом, которая с тех пор называлась «дедулина». Туда очень страшно заходить, там плохо пахнет, к тому же, надо улыбаться и целовать дедулю в сухую шершавую щёку.
Однажды туда приезжает нотариус. В её присутствии дедуля подписывает доверенность на управление автомобилем моему папе. Он пишет одну-единственную наклонённую букву очень медленно, левой рукой. Он ссох и похудел, бабуля одела его в зелёную военную рубашку. Он мычит, она переспрашивает, но всегда понимает, о чём.
Когда дедуля умер, «Жигули» продали. Машина была старой, и папа боялся, что совсем рассыплется. Деньги поделили на троих, но бабуля вернула свою часть детям.
Когда мне было четыре года, дедуля перевозил нас в новую квартиру. Фарфор, подушки, мебель, книги, одежду мама укладывала в одеяла и завязывала огромными мягкими узлами, как у цыган. Несколько узлов влезло в салон, а все остальные ехали на прицепе — как у Санта Клауса или Ильи-пророка.
Я вот думаю: может быть, он сейчас так и едет где-то в своём смешном фетровом берете с пимпочкой на жигулях с этими вот большими узлами в клетку и с бахромой. А в узлах: фанта, вкладыш от иностранной жвачки, пластинки с Пугачёвой, закатное солнце, речной песок, боковое зеркало со строгим бабулиным лицом, монетки за каждый счастливый пельмень, наша однокомнатная квартира, раскраски из «Союзпечати», «шахтёрские» оладьи, мятные пряники, маленькие деревянные шахматы и тот самый оранжевый цвет, от которого у меня до сих пор пощипывает в носу.
