– Ну всё! – мама резко развернулась и вышла из моей комнаты. Обычно она ходит неслышно и меня заставляет быть тихой, а сейчас её пятки грохочут по полу. Восемь шагов в одну сторону, пауза, хлопок дверью их спальни. Там внутри на двери висят синий полосатый махровый халат и солдатский ремень. По коричневой коже светлыми нитками прострочены графики косинуса и синуса. У него волнистые края, а пряжка тускло отсвечивает латунно-желтым. Главное, чтобы пряжкой не попало по голове. Как-то она промахнулась и поставила мне синяк под глазом. Разрешила два дня не ходить в школу. Заставила сказать всем, что младшая сестра попала в лицо мячом. Стыдно признаться, что дома тебя бьют.
Тяжёлые шаги в мою сторону. Раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь-восемь. Я уже в слезах. Она хватает меня за плечо, заставляя нагнуться. Защищаться нельзя, это разозлит ее еще больше. Она машет правой рукой. Ремень обжигает спину, ноги, ягодицы. Втягиваю голову в плечи, падаю, выворачиваюсь, реву, скулю. Стараюсь не подставлять руки, по рукам гораздо больнее. Она устает, опускает руку с ремнем, распрямляется. Я всхлипывая, отползаю.
– Дождалась? Доигралась? – она уходит, со звоном хлопает дверью кухни. Стекло могло бы вывалиться из двери, но остается на месте. Чувствую запах сигарет. Стараясь не издать ни звука, встаю, ложусь на кровать, натягиваю покрывало на голову. Мечтаю перенестись всё равно куда. Проглоченные слёзы превращаются в икоту. Выпить бы воды, но ни за что не пойду на кухню, буду терпеть. Случайно засыпаю.
***
Она стояла на полке и смотрела прямо перед собой. А я смотрела на неё. У неё были золотистые глаза с зелёными прожилками и пушистые черные ресницы вокруг. Мои – невыносимо скучные карие, а ресницы такие прямые и короткие, что их даже не заметно. У нее маленький курносый нос, а я старалась не поворачивать боковую створку трюмо, чтобы не увидеть свой профиль. Она была одета в серебристый комбинезон с поясом на талии, я – в коричневую цигейковую шубу и сапоги с истёртыми на щиколотках молниями.
Я протянула руку и дотронулась до её волос – каштановых, волнистых. Поверх её идеальной прически надета тончайшая сеточка. У меня волосы прямые, и сколько ни завивай их раскаленной плойкой, надолго кудрей не хватает. Под шапкой они сразу превращаются в сосульки, поэтому шапку я не ношу. Выхожу из квартиры, спускаюсь на один этаж и снимаю. Потом выбегаю из подъезда и стараюсь побыстрее скрыться из вида, чтобы в форточку не увидела мама. В форточку на кухне она курит, стоя на табуретке, но об этом нельзя говорить. Все делают вид, что не знают. До школы идти двенадцать минут, уши замерзают, но сохранить плоечные завитки на голове важнее.
Кукла была импортная, неизвестно как залетевшая в наш провинциальный город, на полку магазина «Буратино». Еще шесть её подружек лежали в коробках. Она стоила в два раза дороже обычной советской. Считалось, что я уже выросла из кукольного возраста, не было ни единого шанса уговорить родителей или бабушку купить мне её. Сапоги были нужнее. Но сопротивляться я не могла. Чуть потоптавшись, дрожащими руками я стянула с блестящих волос сеточку, оглянулась и положила в карман. Сердце стучало в горле.
Кукла продолжала улыбаться и смотреть сквозь меня. Без сеточки она оставалась такой же прекрасной, но стала немного доступнее. Часть её надменной заграничной красоты лежала у меня в кармане. Я развернулась и пошла к выходу. Ноги не сгибались, дышать я не могла.
— Девочка!
Я вздрогнула.
— Что у тебя в кармане?
— Ничего.
— Покажи.
Я достала пустую потную ладошку наружу и показала ее.
— Показывай! Ты сеточку украла.
Слезы немедленно прочертили дорожку по щекам. Все пропало, я воровка, мама меня убьёт.
— Пошли!
Твердая рука вцепилась в мое плечо и потащила куда-то вдоль витрин с трусами и майками в цветочек, мимо драповых пальто с меховыми воротниками и синих трико. Встречные люди смотрели осуждающе. Сеточка прожигала карман. Мне хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, каким-то чудом провернуть последнюю минуту назад.
Тётка втолкнула меня в подсобку, захлопнула дверь изнутри. Её форменная жилетка не застегивалась на большой груди, пергидрольные волосы были собраны в высокий начес. Она выглядела угрожающе.
— Ну что, милицию будем вызывать?
— Я случайно, — пискнула я.
— Говори фамилию, имя, адрес.
Я послушно назвала.
— Телефон, — она сняла трубку с аппарата.
Телефон нам недавно поставили, по блату, для этого мамина подружка из собеса выписала какой-то поддельный документ.
— У нас нет, — догадалась соврать я.
— Иди домой и возвращайся с матерью.
— Мама не может, у меня сестра недавно родилась, — вдохновлённо продолжила я.
— Ладно, — она задумалась, потом начала писать.
— Пусть твоя мать мне позвонит. Не позвонит, сама приду к вам, — она протянула мне листочек бумаги с телефоном и именем-отчеством.
Я вышла из «Буратино» в расстёгнутой шубе, мороза я не чувствовала. Шла дворами, переходя по деревянным нестроганым лестницам через недавно протянутые трубы теплотрасс. Ветра не было, в некоторых дворах пахло газом. Хрустел под ногами снег, окна серых пятиэтажек зажигались жёлтым. Я смотрела на них с завистью. Мне казалось, что за каждым таким окном царит счастье – весёлые добрые люди смеются, разговаривают и пьют чай из тонких фарфоровых чашек с блюдцами.
Что произойдёт в нашем окне, я не могла себе и представить. Иногда я притворялась спящей и подслушивала мамины разговоры с подружками. Она рассказывала им про отца или какая я шёлковая после того, как она вчера била меня смертным боем. Враньё считалось самым тяжким преступлением. Что полагалось за кражу в магазине, я не знала. Ещё не знала. Я потела и мерзла, меня тошнило, хотелось блевать.
И тут я вспомнила про Таньку. Она жила в нашем подъезде на втором этаже, была на пару лет старше меня и училась в медучилище. Она выглядела взрослой и обладала вполне взрослым голосом.
Танька поржала над предметом кражи и согласилась. Вооружившись парой двухкопеечных монет, мы втиснулись в будку уличного телефона-автомата. Я затаила дыхание, она обернула трубку платком, чтобы приглушить голос, и набрала номер. На той стороне сняли трубку, две копейки глухо звякнули, свалившись внутрь.
Она назвалась именем мамы, рассказала про недавние роды и младенца, пользуясь знаниями медучилища, и внимательно слушала, кивая головой. Голос тётки из «Буратино» проходил по подземным проводам, поднимался по стенке телефонной будки, по железной пружине к трубке и вливался в Танькино ухо. Она кивала и соглашалась с голосом из трубки, обещая мне неведомые кары. Она смотрела на меня кровожадно, войдя в роль.
Танька повесила трубку, подмигнула мне, и я сползла вниз по стенке телефонной будки. Я сидела на корточках, смотрела перед собой и тихо улыбалась. Стекло в двери кабинке покрывалось инеем от моего дыхания.
– Девочки, вы ещё долго? – дверь приоткрылась и внутрь просунулась мужская голова в черной шапке-ушанке.
– Да, да, уже выходим, извините.
Я вернулась домой. Мама была на кухне, там что-то шкворчало на сковородке. Сестра сидела в нашей комнате и водила пальцем по раскрытой на коленях книге, шевеля губами. Бывшие мои куклы и медведи сидели на полках серванта, уставившись на меня неживыми глазами. Мой спектакль удался. Тишина в доме была моими аплодисментами.
На следующий день возвращаясь из школы, я зашла в магазин «Галантерея». В витрине рядом со шпильками и невидимками лежали сеточки для волос. Невзрачные кривые червяки, белые и чёрные, годные только чтобы натянуть их поверх бигуди или начеса из жёлто-блондинистых волос. Никакой таинственной красоты они не обещали. И никому не были нужны.
