На Одоевского всегда горел единственный фонарь. В круге света можно было разглядеть мошек и редких мотыльков. Июнь в Шахтах выдался жарким, а городские коммунальные службы не справились с желанием горожан набирать холодные ванны и остывать в них. Женя весь день провел на каменном карьере, где еще в восьмидесятые докопали до родника и свернули добычу. А в Шахтах появился чистый водоем.
Молодежь проводила в нем целые дни напролет. И нередкие случаи травм и даже смертей не умаляли желание нырять со скал. Женя не нырял. Он устраивался подальше от лишних взглядов и загорал. Он знал, что морской воздух и солнце помогают уменьшить его псориаз. Но этим летом деду стало хуже, и вся мамина зарплата уходила на лекарства. А его подработки едва хватало на бензин для явы. Ни о каком море не шло и речи.
Дождавшись, когда солнце спрячется за кромку карьера, он сел на мотоцикл, предложил подвести какую-то девчонку и вернулся домой. На Одоевского. Мать сварила борщ. Такой, что на всю улицо пахло. И живот Жени скрутился. Он вымыл руки под строгим взглядом матери и сестры, которая красилась тут же за обеденным столом во дворе. Аня все лето ждала предложения от Макса. Они даже обсуждали с его родителями, что те подарят половину дома, куда Аня и Макс въедут сразу после свадьбы. Но предложения все не было. Аня не раз подговаривала брата, чтобы спросил у Макса на работе. И Женя каждый раз обещал, но каждый раз не решался. Макс был его боссом. А субординацию он соблюдал.
— Анька, пойди деда покорми, — сказала мать.
— Да щас, — Аня не отрывала взгляд от своего отражения. — Вся в этом борще буду.
— Жень…
Мать не успела договорить, как Женя встал из-за стола, взял тарелку, ложку и пошел в сторону летней кухни. Там летом обитал дед. Мама говорила, что так ему до туалета ближе. Но на самом деле, хотя бы несколько теплых месяцев в году, она могла проветрить дом от въедливого запаха мочи и лекарств.
Женя вошел в низенькую кухню. Половину комнаты занимала печь, которую уже много лет, с тех пор как умерла бабушка, никто не разжигал. А вторую — деревянный круглый стол. Фанера от сырости вздулась, и мать накрыла его старой полиэтиленовой скатертью. Женя с жалостью думал об этом столе. Ему хотелось бы его реставрировать. Он иногда даже подсматривал за Андреичем с работы, который иногда делал на заказ гробы и двери. Работа выходила не самая изящная, но с чего-то начинать надо. И стол бы он точно смог починить.
Окно, куда целый день бился солнечный свет, было завешено старым одеялом, сквозь него не проходил ни единый луч. Как в склепе, подумал Женя, но тут же постарался отогнать мрачную мысль. Надо будет завтра заставить Аньку вымыть полы и окна тут. В обмен на разговор с Максом. Довольный своим решением, Женя прошел к железной кровати, где сидел дед. Он смотрел в темный угол, где громоздились банки с летними заготовками, которые скоро мать попросит опустить в подвал, и новенький шланг. Женя проследил за взглядом деда.
— Дед, ты чего.
Дед не ответил. И как будто даже не заметил Женю. Женя поставил тарелку на табурет, а сам сел на другой и перемешал в тарелке ложкой. Дед вздрогнул.
— А, — он словно только заметил Женю.
— Есть, — Женя поднес ложку к лицу деда.
Дед неохотно открыл морщинистый рот и втянул красный бульон. Лицо его скривилось, но он продолжил жевать. Женя подумал, что сегодня хороший день. В плохие он мог осыпать проклятиями мать за то, что пересолено или слишком горячо. Но борщ пах так вкусно, что у Жени заурчало в животе. А дед не спешил. Он все смотрел в темный угол.
— Завтра опущу, — сказал Женя, подумав про банки.
Ему все время было неловко оттого, что мать выселила деда в кухню, но и не мог не отметить, что в доме стало тише. Дед часто стонал по ночам, причитал, разговаривал с бабушкой, иногда ругался. Тогда мать вставала и колола ему обезболивающее. Он сильно сдал за последний месяц. Но оттого, что Женя реже видел деда, казалось даже, что все еще наладится.
Женя зачем-то подул на остывший борщ и протянул ложку деду. Шестую. Женя считал. Но дед плотно сжал губы. Женя придвинул ближе. Знал же, чем кончится, но верил, что сегодня хороший день. Дед зыркнул на Женю и замахнулся. Тарелка полетела на пол. Борщ капал с Жениных волос. Тарелка не разбилась.
— Что там у вас, — крикнула с беседки мать.
— Ничего, — буркнул Женя. — Как обычно.
В кухню вошла мать и щелкнула выключатель. Женя, подбирал с пола капусту и складывал ее в тарелку.
— Иди, я сама, — сказала мать. — Умойся и поешь, я там накрыла от мух.
Женя встал, глянул на деда. Тот, не моргая, смотрел на мать. Сейчас ему достанется, подумал с сожалением Женя, но поспешил выйти.
— Сколько ж ты, ирод, будешь меня мучить!
Он побежал к колонке, открутил воду на полную. Та еле текла. Вечером напор совсем слабый. И вся улица старалась успеть вымыть посуду, что скопилась за день, и постирать все, что можно постирать. Женя вымыл лицо, прошелся мокрыми руками по волосам, снял остатки борща. Он старался как можно громче плескаться, но все равно до него долетало дедово:
— Блядь… падла… убью!
В беседке он выловил все-таки утонувшую муху из тарелки, быстро, без хлеба, похлебал и вышел из-за стола.
— Ты сегодня едешь к Вовану? — спросила Анька, выводя стрелку.
— Да, — Женя подумал, сколько времени нужно, чтобы нарисовать эти стрелки.
— Мы с Максом тоже заедем.
— А вы не староваты?
— Слышь, мелюзга, — хмыкнула она. — Поучи меня жизни. Девок своих учить будешь. Или Санька.
— Ань, — Женя стоял в нерешительности.
— Чего?
— Помой окна деду…
— Да щас, — она посмотрела на Женю черными глазами. — Он меня матом обкладывает, а я ему окна мыть? Ни за что…
— А я с Максом поговорю…
— Анька, — крикнула мать из кухни. — Анька!
— Чего!
— Неси ведро с тряпкой.
— Мам, я уже оделась, Макс заедет сейчас.
— Женька!
Но Женя, только услышав голос матери, натянул чистую футболку, выбежал за калитку и тихонько покатил мотоцикл по улице, чтобы не заводить его под домом. А ведь хотел душ принять. Он докатил мотоцикл до дороги, завел и поехал к Саше.
Саша жил у терриконов. Шахтинские горы росли с конца шестидесятых. Чем глубже уходили штольни, тем выше тянулись горы. Терриконы. Раскатистое р, мелодичное н. Это слово мало кто знал из приезжих. Для них это невнятные новообразования на теле шахтерского городка.
В начале девяностых терриконы перестали новообразовываться. А вот болезни в телах шахтинцев нет. То ли дело в большом количестве бывших шахтеров с забитыми угольной пылью легкими, то ли в самих терриконах. Отработанная руда могла быть опасной. Но Женя об этом не думал. И никто об этом не думал. Даже дед, съедаемый опухолью, не думал об этом.
Саша выкатил свою яву из калитки, поджег сигарету, предложил Жене, тот отказался, бросил два месяца назад.
— До города? — спросил Саша.
— Бенза мало, — ответил Женя.
— Тогда до школы.
Они завели свои мотоциклы и покатили к школе.
У девятиклассников выпускной. Женя вспомнил, как так же два года назад он получал аттестат. Ему стоило больших трудов закончить девять классов. Не потому что он не способен запомнить год крещения Руси, а потому что само обязательство запоминать нелепые даты нервировало. Как-то в начальной школе учительница вызвала Женю к доске. Обычное дело — проверить, как ученики выучили таблицу умножения. Женя учил. Все лето повторял эти столбики на обороте тетрадки в клетку. Но столбик на семь не давался. Какие бы ассоциации ни придумывала мама, что семью шесть сорок два, в сорок втором деда призвали в армию. Или семью восемь пятьдесят шесть. В пятьдесят шестом родился дядя Жорик, мамин брат. Все это оказалось бессмысленным, когда Лидия Владимировна перед всем классом спросила Женю, сколько будет восемью семь. Женя почесал голову, потом еще раз. Кто-то засмеялся. Лидия Владимировна что-то сказала про вшей, и класс взорвался хохотом. Женя и сейчас не знает, сколько будет восемь на семь.
Они с Сашей остановились у школы и наблюдали, как группки веселых одноклассников и еще более веселых родителей разбредались по домам с планами продолжить веселье. Выпускной в школе — событие для всего района. Повод отпраздновать жизнь.
Саша ткнул Женю в бок и кивнул в сторону компании из пяти девчонок. Две из них закурили.
— Это ж Каринка, — Саша подкурил свой винстон. — Юркина девочка.
— Может поедем уже к Вовану, пока он не отключился. Они с одиннадцати начали.
— Все равно шашлыки уже кончились. Давай девочек возьмем.
— Да пофиг.
Женя привык, что друг только и думает, что о девчонках. Его должны осенью призвать в армию, и он хочет “надышаться перед смертью”. Женю в армию не возьмут, поэтому “дышать” ему не нужно. Ну разве что иногда.
— Карин, — крикнул Саша.
Карина обернулась, выпустила в их сторону дым, и подошла.
— А Юрец где? — спросил Саша.
— У Вовки с утра, — ответила Карина.
— А ты почему не там?
— У меня выпускной вообще-то.
— И как все прошло?
— Да нормально.
— Отличница?
— Есть немного.
— Повезло Юрку, — Саша по-отечески потрепал Карину за макушку. — Умная досталась. И красивая. Эх, везет же кому-то.
— Грабли убрал, — Карина отстранилась от попытки Саши обнять ее за талию. — Давно нос не ломали?
— Да ты ж мне как сестра!
— У тебя на всех сестер стоит?
— Злая ты, — обижено сказал Саша.
Карина выбросила потухшую сигарету и забрала себе Сашину прикуренную.
— Тебя подвести к Вовану?
— Конечно, не пешком же тащиться, — ответила Карина, поправляя на себе нарядное платье.
— С подругами познакомишь?
— Ты что не узнал Маринку?
— Которую я тогда катал? Она мне чуть ребра не сломала, — сказал Саша и прищурился. — Трусиха. А рядом кто?
— Рая, — ответила Карина. — Подружка ее лучшая.
— Ниче так. Она и постарше будет. Опытнее.
— Губу закатай, — усмехнулась Карина.
— Ладно, зови Раю и Марину.
Карина докурила сигарету Саши, затушила бычок серебристым босоножком и медленно вернулась к девчонкам.
Женя смотрел на девчонок, и можно было бы порадоваться перспективе хорошего вечера, но что-то не давало ему покоя. Какое-то щемящее чувство внутри не отпускало. Он попросил у Саши винстон, а ведь бросил месяц назад. Затянулся, тепло прошло по горлу и разлилось внутри. Пальцы все еще дрожали, но зуд стал тише.
С Женей ехала Карина и молчаливая подруга Марина. У Саши сзади поместилась Рая. Не потому что она больше места занимала, а как-то так вышло. Карина отказалась ехать с Сашей, а Марина не успела сообразить, Саша с Раей быстро укатили.
Карина всю дорогу обнимала голыми коленями бедра Жени и кричала на ухо что-то про Юру. Что-то очень бытовое, что не интересовало Женю, но он кивал, соглашался, удивлялся. В общем, поддерживал беседу. От Карины пахло сигаретами и сладкими духами. Может, аромат бы ему понравился, если б его не перебивала табачная вонь. Женя не терпел, когда девушки курили. Он и сестру свою презирал, когда видел, как она зажимает пальцами с длинными ногтями тонкую сигарету и прикуривает. Ни одна девушка не выглядит в этот момент привлекательно. Брови сдвигаются, лоб нахмуривается, губы становятся похожими на гузку курицы. Ни какая красавица в этот момент не красива.
Карина считалась красивой. Многие завидовали Юрку. Удивлялись, чем он ее привлек. Невысокий, сомнительной внешности, еще более сомнительного ума. Саша никак не мог себе простить замешательство. Иногда он говорил Жене, что если бы он подошел первым, Карина была бы его. Женя в этом сильно сомневался. В Юре было то, чего не было у Саши. Постоянство. Юра любил Карину. На сколько хватило бы сашиной любви?
Вова жил на краю поселка. Это буквально был край. Дальше за домом начинались поля. Не бескрайние, но долгие. И заброшенные. А за полями находилась зона строгого режима. Ее построили в шестидесятых. Почти в каждом доме были резные столы, рамы для зеркал, разделочные доски, шахматы, которые выпиливали умельцы с зоны. В доме Вовы имелся столик.
За этим столом и расселись немногочисленные гости. Большая их часть не дотянула до вечера. Вову никто не мог перепить. Да и не пытались. Недюжинное здоровье имелось только у него. Даже Юра не мог угнаться за старшим братом.
Женя заглушил мотор рядом с белой явой Саши и красным ижом Юрка. Карина спрыгнула, поправила длинную юбку платья и упорхнула в дом. Марина поплелась за ней. Женя почесал голову. Потом шею, живот под футболкой.
— Есть курить? — спросил он Раю, вышедшую во двор с сигаретой.
Она протянула пачку тонких. Женя прикурил, затянулся, сдержал позыв почесаться. Посмотрел на Раю. Она улыбалась. Не из робких, подумал Женя.
— Жека, ну где вы там! — крикнул Саша из дома. — Водка стынет.
Как часто Женя слышал эту фразу. Как водка могла стыть, если никто никогда ее не грел? Женя сделал последнюю затяжку. Рая тоже. Ее лоб некрасиво нахмурился. Некрасивая, отметил Женя. Выбросил окурок в клумбу и поднялся по ступенькам в дом.
Дом Вовы требовал ремонта. В нем не было никаких удобств. Но это был дом Вовы. Собственный. И Женя ему завидовал. И мечтал, что тоже однажды купит себе дом. А может построит. Дед же как-то построил их дом.
В первой комнате, она же веранда, была кровать. Тут Вова отдыхал после работы. Дальше комната побольше, где был накрыт стол. Аня с Максом уже были веселые. Вернее, Аня на веселе, а Макс в отключке. Когда успели? Карина сидела на руках у Юры. Девушка Вовы, Света, нарезала хлеб и остатки шашлыка. Вова пытался бренчать на гитаре. Он плохо играл. Но у него единственного в их компании была гитара. Света поставила закуску на столик, Юра, держа одной рукой Карину, второй разлил водку по стаканчикам. Аня протянула ему вилку с наколотым шашлыком. Макс спит, а ее потребность ухаживать нет.
Сказали какие-то слова про здоровье, деньги и мужское достоинство, выпили. Тепло растеклось внутри Жени. Зуд отступил. Он посмотрел на Сашу. Тот обнимал Раю. И когда успели подружиться? Жене почему-то стало противно. Он тоже хотел обнять кого-то. И Рая была самой подходящей для этого. У нее серые глаза и неровные, но белые зубы. И она смешная. Ее можно было бы обнять. И Жене вдруг захотелось прижать ее в темном углу. Просто вдавить в стенку. Ненадолго. Но ее не отпускал Саша. Светка? Можно и Светку, но Вован друг. Нехорошо. Марина? Какая-то она жесткая. Холодная.
Женя не смог бы объяснить, что ему нравилось в девушках. Но что он всегда чувствовал, так это холодность. Иной раз красивая девчонка, как эта Марина, а веет холодом. И тогда Женя даже не смотрит на нее. На Марину он смотрел. Потому что не на кого больше. Рая занята. Пока Света устраивала танцы под “Многоточие”, а Вова подбирал аккорды “Кукушки” Цоя, Саша с Раей вышли. Они вышли покурить, но не вернулись. Жене тоже хотелось курить, он выпил, и уже нет смысла сдерживать себя. Он попросил сигарету у Юры, который все еще держал на руках Карину, открыл форточку и закурил. Света пробовала возмутиться, но и сама закурила. Аня рассказывала Марине, как они с Максом съездили на море две недели назад. Начало сезона. Море холодное и дешевое.
Заиграла “На сердце боль”. Света выбросила сигарету в форточку, Аня забыла, о чем рассказывала Марине, даже Юра с Кариной отлепились друг от друга. Начались танцы. Света включила гирлянду. Женя не танцевал, он недостаточно выпил. Заметил, что сидеть остались только Марина и Макс. Но Макс был в отключке. Не зная, куда себя деть, Женя закурил снова. Уже не спрашивал, достал винстон из пачки на подоконнике. На повторе песни Марина вышла.
Туалет у Вовы был на заднем дворе под яблоней. Не самое удачное соседство. Тропинка к нему не освещалась, и легко оступиться. Уже можно было вернуться, но Марина не возвращалась. Жене было бы безразлично, но стало скучно смотреть на танцы.
Он вышел на веранду. На кровати целовались Саша и Рая. Они не заметили Женю или решили не отвлекаться. Женя почесал голову и спустился с крыльца. Двор освещал уличный фонарь. На заднем дворе что-то хрустнуло. В темноте Женя увидел силуэт. Подошел ближе. Марина лежала на тропинке, а из ее колена текла кровь.
Он не знал, что делать, поэтому вернулся на веранду. Саша с Раей тут же выбежали во двор. Саша поднял Марину на руки и внес на веранду. Настоящий рыцарь, подумалось Жене. Началась суета. Девушки перебирали аптечку, Саша держал голову Марины на коленях и просил ее не отключаться. Рану стоило бы зашить, но Света засыпала ее стрептоцидом и наклеила пластырь. И попутно сказала Вове, что торчащая арматура на тропинке когда-нибудь кого-нибудь убьет. Вова обещал исправить.
Когда шумиха улеглась, а Марина уснула или отключилась, все вернулись к столу. Инцидент взбодрил компанию, даже Макс проснулся. Выпили еще. Женя не хотел, но выпил. Голова снова начинала чесаться.
Было около двух ночи, когда Вова все-таки подобрал аккорды “Кукушки”. Женя не любил самодеятельность, поэтому вышел покурить. На веранде никого не оказалось. Кровать пустовала.
Он вышел во двор, калитка была открыта. Сердце екнуло. Он поспешил проверить мотоцикл. Все три на месте. С чего он вообще решил, что открытая калитка и пропажа мотоцикла были бы как-то связаны. Единственный фонарь освещал только часть улицы, но вдалеке он увидел хромающую фигуру.
— Эй, — крикнул он.
Не звать же ее по имени. Может, это и не она вовсе. Фигура ускорила шаг. Женя снова крикнул “Эй”, уже громче. Фигура побежала. Ничего не оставалось, как пуститься в погоню.
Не с первого раза он завел свой мотоцикл. Фара освещала улицу, но фигура будто растворилась. Женя проехал вперед и остановился. Заглушил мотор, чтобы не расходовать бензин. Нужно решить, что делать дальше. Возвращаться или ехать домой? Хотелось домой. Но бросать девчонку одну казалось неправильным. Пока он размышлял, фигура снова появилась. Она не видела его, и ковыляла навстречу.
— Давай довезу!
Марина вскрикнула и чуть не упала, Женя успел поддержать за локоть.
— Сама дойду.
— Хочешь, чтобы какой-нибудь сбежавший зэк тебя изнасиловал?
И почему на ум приходит именно изнасилование? На ней золотые серьги и цепочка с кулоном. Есть, чем поживиться.
— Отвали, — сказала она.
— А ты че такая дерзкая?
Женя не терпел грубости. Он быстро включался, и ему хотелось ответить тем же. Потом приходилось жалеть. Он уже пожалел, что ответил так резко. Что с нее взять? Девчонка. Да еще и пьяная. И когда она успела?
— Не бузи, я тебя отвезу. Где ты живешь?
Марина шаталась, и Жене стоило большого труда усадить ее на мотоцикл. Он и сам был не трезв. Но рядом с сильно пьяным человеком, организм как-то активизирует силы. Она ухватилась за его ребра так сильно, что он едва мог дышать первые секунды. Но спустя несколько минут привык. Ее голова упиралась в его спину, и Женя подумал, только бы ее не стошнило.
Он остановился у зеленого забора, где указала Марина. Она долго карабкалась с мотоцикла, хватаясь то за шею, то за руку.
— Ой, — вскрикнула она, села на землю и заплакала.
Ну конечно, обожглась о трубу. Женя заглушил двигатель. В свете фонаря видно было, какая грязная у нее одежда. Пряталась за кучей угля. Женя присел на корточки рядом, почесал голову и посмотрел на ногу, волдырь вздулся мгновенно. Ну и ночка выдалась. Женя не любил слезы, но глядя на израненные ноги, ему стало жалко эту девчонку.
— Ладно тебе! Я сам столько раз обжигался. Помажешь пантенолом, и заживет.
— Твой друг козел.
— Санек?
— Он сказал, что я слишком для него хороша. Что это вообще значит?
— Это значит, что ты ему не нравишься.
— Я никому не нравлюсь.
— Ты сама дойдешь до калитки?
Она ничего не ответила. Встала, поправила юбку. Ну и вид же у нее. Наверняка, влетит дома.
Женя завел мотоцикл и покатил. Ночь была теплая, даже слишком. Алкоголь уже совсем выветрился, и зуд становился сильнее. Нужно снова купить мазь и мазать, мазать, мазать, пока эта зараза не пройдет. Если пройдет. Вон у деда так и не прошло. За семьдесят лет.
У остановки, где в такое время разве что шахтерский автобус проедет, стояла компания из трех человек и один мотоцикл. Правила приличия обязывают остановиться и поздороваться. Мотоциклист мотоциклисту друг. Вдруг нужна помощь. Женя подъехал. Это был Стас. Второй незнакомый и девчонка с выпускного, лицо знакомое, хоть и вдрызг пьяное. Ничего хорошего ее не ждет в остаток этой ночи.
— Ты откуда и куда, — спросил Стас, пожав руку.
— Был у Вована на днюхе…
— Думал заехать, но вот, — он махнул в сторону пьяной подруги и друга, поддерживающего ее.
— Че с ней?
— Она в хламину, — хихикнул Стас.
— Я щас такую же домой отвез.
— Не, у нас другие планы.
Стас усмехнулся, а Жене захотелось расчесать голову до крови. Он попросил сигарету. Затянулся. Посмотрел на девчонку. Он часто ее видел. Симпатичная, мягкая. От таких всегда тепло. Но не сейчас. Сейчас ее мягкость скрылась за пьяной вуалью. Почему она не идет домой? Ей точно нужно домой. И Женя хотел домой, но стоял и курил. Стас протянул полторашку пива. Женя не хотел, но отхлебнул. Горькое, теплое, выдохшееся. Зуд не утихал. Женя закурил еще одну. Нужно купить себе пачку.
Он постучал в окошко. Сонная продавщица ночного ларька тетя Лариса кивнула ему и протянула синий винстон и зажигалку. А ведь хотел экономить. Вернулся к остановке. Стас обнимал за мягкую талию девчонку. Интересно, она сама понимает, что происходит? Женя почти уверен, что нет. Он отдал Стасу долг из двух сигарет, стас взял одну. Они пожали друг другу руки, Женя кивнул новому знакомому, бросил взгляд на девчонку, она едва могла сфокусироваться на нем, завел мотоцикл и поехал к дому.
На Одоевского у фонаря он заглушил мотор. Что-то заставляло его так делать поздней ночью? Уважение к соседям или страх получить взбучку от мамы. Он подкатил свою яву к забору, медленно открыл калитку, чтобы не скрипела, но она все равно скрипнула.
Во дворе свет не горел. Мама всегда выключала, чтобы ворам не было видно, чем можно поживиться, но безоблачное небо и почти полная луна освещали площадку перед домом. Женя прошел к беседке. В вазочке, накрытой металлической чашкой, лежал с ужина нарезанный хлеб. Женя взял кусок и в три укуса съел. Осознал, какой он голодный, на дне рождения Вовы он съел два кусочка холодного шашлыка. От воспоминаний живот прогремел. На плите все еще стояла кастрюля с борщом. Запах кружил голову, но искать тарелку было лень. Женя схватил еще кусок хлеба и затолкал его в рот.
В душ идти было лень, он сполоснул руки и ноги под холодным напором колонки. Попил тут же. Почти три. Вот, когда хорошо идет вода. Набрать бы пару ведер, но не охота шуметь. Нет ничего пронзительнее, чем струя воды, бьющая в дно эмалированного ведра в предрассветной тиши.
В доме слышно тиканье часов и материн храп. Она не закрывает на ночь двери. А Женя боится лягушек, которые так и норовят запрыгнуть внутрь. В июне их не так еще много. Но вот в августе настоящее нашествие. Жаль, Белка умерла в начале весны, а то бы гоняла мерзких скользких тварей. Новую собаку мать пока не хотела заводить. А ведь летом в самый раз. Чтобы привыкла до зимы.
Женя закрыл в свою комнату дверь и лег. Кровать была расстелена. Мама всегда так делала, когда он уходил гулять. Просила, чтобы мыл ноги, прежде, чем лечь на белую постель. С белым бельем мать возилась как с самой большой ценностью. Кипятила, вымачивала, отпаривала. Оно сияло и скрипело как снег на нетронутых горных вершинах. И пахло так же. Все, что показывают в рекламе стирального порошка, ни в какое сравнение не идет с тем, чего добивалась Елена Николаевна простой синькой.
И хотя белье хрустнуло морозной свежестью под телом Жени, в комнате было душно. Он встал и открыл окно. На заднем дворе, куда сквозь плодовые деревья просвечивал лунный свет, было тихо. Так тихо, что холодок пробежал по коже. Женя почесался. Еще и еще.
Из заднего кармана джинсов, брошенных на полу, Женя достал пачку винстона. Мать узнает, что он курил. Влетит. Но курить хотелось нестерпимо, а выходить во двор лень. И как-то странно и страшно ему было думать о том, чтобы выйти. Женя свесился с подоконника и подкурил сигарету. Затянулся. В горле запершило, но он сдержал кашель, чтобы не разбудить мать. У нее чуткий сон. Наверняка она слышала, как он возился с краном.
Першение отпустило, Женя сдавленно кашлянул в руку, и снова сделал затяжку. Он подумал о сексе. В такие моменты, когда он был один в ночной тиши, ему хотелось, чтобы кто-то, какая-нибудь девчонка, вдруг оказалась рядом. Просто вдруг очутилась голая на его кровати. И чтобы не нужно было ничего говорить, а просто снять трусы и войти в нее. И чтобы после она просто исчезла. Молча ушла. О ком он думал? О таких, как Рая. Мягкие, податливые, как нагретый на солнце пластилин. Женя затянулся сильнее. Нужно выбросить ее из головы. Подумать о чем-то другом. Просто переключить внимание.
Он затушил окурок о кирпичную стену под окном и положил его обратно в пачку. Хотел закрыть окно, чтобы соседская кошка не запрыгнула к нему утром, но что-то блеснуло в глубине двора.
Лунный свет освещал лицо Жени и сад на заднем дворе. Он присмотрелся. Что-то блестящее оказалось насадкой для полива. Мать купила на прошлой неделе. И Женя лично установил ее на новый пластиковый шланг взамен старого тяжелого из резины. У насадки несколько режимов. Мама чаще пользуется дождиком.
Это в самом деле блестит насадка. Что она там делает? В глубине сада. Висит на шланге. А шланг намотан на ветку грушевого дерева. В этом году плохой урожай, но цвели весной красиво. Женя помнил, что шланг этот должен лежать в летней кухне. Мама боится, что его украдут. Это хороший удобный шланг, сам распрямляется от воды и собирается обратно. Что шланг делает на дереве? Женя почесал голову. На шланге висел дед.
