Наверное, она залетела мне в нос или ухо, пока я спал. Какая-то частица. Я проснулся от того, что она жгла изнутри, в районе левого подреберья. Правда потом частица стала перемещаться — или блуждать, как сказал доктор. Частица меня убьет, сказал он, хотя я знал и без него. Блуждая по мне, она оставит неизгладимые следы, и однажды всё мое тело сделается чужим — а это и есть смерть.
Я долго привыкал к ее присутствию. Частица ощущалась как инородный предмет — микроскопическая пуля, засевшая в моих тканях. В периоды блужданий появлялся металлический привкус во рту, головокружение, бессонница. А иногда, в непогоду или полнолуние, частица вдруг разгоралась так, что я корчился от боли. Впрочем, со временем я понял, что надо просто выйти на улицу, и боль притупится. Я полюбил длинные прогулки — частица гнала меня черт знает куда, то в лес, то к железной дороге, то в какие-то заброшки. Меня будто оснастили встроенным компасом.
Потребности у частицы были своеобразные, ей нравились крохотные просветы на сером небе, дохлые голуби, ржавчина, провода, нравился асфальт, желательно старый, чтобы трава росла из трещин, и солнце перед закатом, когда его уже не достать и только на далеких крышах что-то желтеет. Особенно ее привлекала рябь, и мы вечно
таскались по дождю и ветру — посмотреть, как поверхности луж дробятся на одинаковые серебряные складки.
Наконец она привела меня к тебе. Ты брела впереди, в тонких колготках и сиреневатом плаще, и казалась точной копией какой-то другой незнакомки, которую я уже не помнил. В этом было что-то приятное. Дальше всё как в тумане, и вот мы водворе, моросит, у меня мокрые носки, а ты сидишь на маленькой карусели и позволяешь себя крутить, но не улыбаешься. Ты редко улыбалась и подолгу молчала. Думаю, у тебя тоже имелась частица, но ты носила ее дольше, чем я свою, и это разделяло нас. Я так и не спросил. Теперь мы гуляли вместе, и всякий раз, когда приходилось остановиться перед светофором, ты гладила меня по щеке, а я целовал твои пальцы — вечно холодные.
Однажды я наткнулся на гнилое яблоко, а ты увлекла меня в парк, где сутулился деревянный лев с полустертым лицом, такой же печальный и беззащитный. Так нам открылся язык совпадений и та легкая паутина, что связывает всё на свете. Зонтичное растение выводило нас к созвездию пенопластовых шариков, крик вороны — к черной ветви, кромсающей снежное полотно, обрывки сигнальной ленты — к траектории самолета на сумеречном небе — и тут уж мы сами вспоминали о кровавой растяжке на предметом стекле.
После очередной вылазки под ливень меня свалила ангина. Болел я долго и тяжело, поправлялся медленно. Как только спала температура, ощутил, что частица сидит в организме спокойнее, блуждания будто бы сокращаются. Ты звонила, но я избегал тебя, сам не зная почему, а когда мы всё же встретились, не узнал твоего лица. То есть это была ты, но чужая: случайная знакомая, с которой у нас нет ничего общего. Мы шли по солнечному переулку, ты пинала носком ботинка мятую пластиковую бутылку, и я был бы рад подкинуть совпадение, но мир налился тяжестью и не откликался. На прощание ты сухо приобняла меня.
Я снова был у врача. Оказалось, в литературе такие случаи не описывались, но можно предположить, что вирус атаковал частицу и придал ей обратный импульс, в результате чего она стала замедляться, — по крайней мере, эта гипотеза не противоречит нашим знаниям о частице. Импульс, видимо, был мощный: спустя год частица окончательно застряла в пятке и почти беспокоила; теперь я с трудом припоминал то лихорадочное состояние, в котором оказался поначалу. Частица, гласил учебник медицины, истончает реальность. Пожалуй. Конечно, излечение не было полным, иногда в пятке покалывало. А один раз вдалеке мелькнул край твоего космического плаща, и я так споткнулся, что чуть не расшиб голову.
