Восемь птиц пожрал, падла. Одна индоутка, селезень-бегунок, два петушка джерсийских гиганта, утка мулард и две корнуэльских курочки. И одну с собой уволок. А вон ту белую видишь? За шею цапнул. Но хребет не переломан, жить будет.
Ну, мы с ним встретимся ещё. Ау, я тебя жду!
Пожрал кто? Да хорь это. Или куница, мать её. Или ласка. Мне, в общем, похуй, кто, хоть зелибоба. Мне хозяйство сберечь надо. А то пару раз ещё и всё, нет птиц.
Жалко, конечно. Не жалко даже — злость берет. Сам посуди, захожу утром, а тут баня кровавая. Кладбище птиц. Я сначала не понял, думаю, потравились, что ли, а потом смотрю — на шеях кровь, а пара вообще без башки лежит. Я же их от яйца ещё знал, некоторые в руках у меня вылупились, понимаешь? У нас с птичками, можно сказать, связь была. А потом приходит эта сволочь и бошки им отрывает.
Делать нечего — поехал по соседям, говорю, так мол и так, мужики, птиц моих пожрали, как эту гадину выловить. А они — не кипишуй, не ты первый, не ты последний, он по гостям любит ходить. Дали мне капканов, ржавые, но пружина у них будь здоров. Снаружи у стены их тут попрятал. Тушки я не выбросил, в сарае кинул по углам. Он запах почует, морду сунет — капкан за жопу — хрямс! Птички целые, а мне — шапка новая, кунья. Жду в гости, так сказать, ты приходи только.
Тут осколки повсюду, осторожнее. Я тебе сейчас расскажу, зачем, ты по ночам спать перестанешь. В детстве у нас как-то зима была лютая, под Волгоградом ни до, ни после такого больше не было. Снега навалило под крышу, холод страшный. Ну, и, видать, все животные охренели и поближе к людям пошли, чтоб согреться. Под домом у нас поселились крысы. И не парочка, а штук двести, может, тыща. Подпол открываешь, а там всё серое, копошится, пищит, хвостами шурумпается. Отец ружьё брал и прям туда стрелял. Жрали эти твари всё — картошку, игрушки жрали, линолеум. Ну, чего делать — гнать надо. Отраву нельзя, у нас своя животина, если крыса дохлая останется лежать где, её собака порвет или куры те же, куры еще как мясо дербанят. И тоже траванутся. Крысоловки не вариант, их не хватило бы на эту армию. Отец по-другому рассудил. Сели мы на трактор и поехали на стеклозавод, попросили битое стекло, и нам забесплатно отдали брак, им самим это девать некуда было. Много получилось, мы весь прицеп завалили — обратно ехали, звенели как погремушка, нам все махали, смеялись. Отец эти осколки измельчил, с песком смешал и вкруг дома закопал, чтоб крысы подкоп сделать не смогли. Всё, ни одной твари хвостатой с тех пор не было. Как сгинули.
Тут я и понял, зачем так много пил, зачем бутылочки хранил. Взял их, тканью накрыл и молоточком все цак-цак-цак. По периметру вырыл канавку и туда эту гремучую смесь ссыпал. Всё, куница, не пролезть тебе под землей, только в щели, в отверстия, так сказать. А там тебя сюрприз ждёт.
А ночи тут красивые... Чую, скоро придёт. Жду. И курочкам скажу, чтобы ждали. Птички мои... Утром смотрел на мертвых птиц и думал: «Зачем же ты, падла, остальных-то убил? Ну, надо тебе пожрать — взял одну индоутку и неси, зачем других резать». А сейчас понял, зачем. Это зверь. Дикий зверь. Он не ищет смысл. Это нам, людям важно, а у него на инстинктах всё. Хочется — убью. Без смысла всякого убью, просто так. Чтоб зубы в шею хрусть, чтобы кровь теплая на языке. И брошу потом. Вот она логика зверя. Но я тебя поймаю, в моем сарае я главный зверь. Ты приходи только. Я тебя жду.
