– Как называют птенцов чаек?
– Птенцов? Птенцы.
– Может быть у них есть детское имя, может быть – чайченята?
– Нет, верно – кавыш или чабар.
***
Папа говорит, это сложная земля. Я думаю что это правильное совпадение – сложная семья на сложной земле.
Вверху участка – скала, внизу – край озера в камышах. Папа говорит, что правильно говорить тростник и рогоз, это разные виды на берегах северных озёр. А мне все равно больше нравится говорить камыш. Когда ветер с озера особенно сильный, камыш будто шуршит свое имя – к’мыыыыышшшшшш.
Папа говорит, что у нас не дом, а времянка. Дом он построит чуть позже, когда мы накопим денег. Пока для дома выделен большой прямоугольник земли, по периметру для будущих свай фундамента вырыты ямы. Папа укрепил их стенки досками, дно - камнями. Сказал: ямы нужно заложить камнем плотно, до краев, так они не размоются в ожидании свай. Когда мы пропалываем картошку и убираемся на участке, все вырытые камни не оглядываясь кидаем в сторону будущего дома, будущего фундамента.
Времянку состоящую из одной большой комнаты построили, когда я была совсем маленькой и помещалась на раскладушке рядом с печкой. К моему взрослению папа уже собирался достроить дом. К моему взрослению мы только и смогли, что заполнить камнями ямы под сваи фундамента, поэтому к времянке достроили временный предбанник. Теперь там размещаюсь я, тумба с электроплиткой и вешалки. Свою стену я заклеила синими обоями, повесила на нее полку в месте, где обойные швы не сошлись. Когда идет сильный дождь, мне приходится заменять книжки на кастрюли: в моей части времянки течет крыша.
Со временем времянка начала косится в сторону скалы и леса, я думаю, от того что с озера всегда дует сильный ветер. Но времянка стоит и будет стоять пока не рассыпется. Я думаю, что любое временное - надолго, если не навсегда. Когда вы соглашаетесь на какие-то временные условия - они становятся правилами. Когда мы согласились один раз с тем что папа пьет - это стало правилом.
После времянки, но прежде дома папа построил причал и баню. Он говорит, наш причал лучший в округе. Что обязательно после парилки нужно нырять с причала в холодную озерную тьму. Но под причалом живет выдра, на дне камни, а под ними пиявки - и я боюсь к ним всем нырять.
Прямо напротив причала и бани – большой остров. Он торчит из воды круглым боком как если бы огромный медведь лег в спячку и застыл в холодной воде и превратился в камень.
Остров плотно зарос камышом по своим краям, кустарником - по своим склонам, деревьями тут и там. Сосны, ели, березы, осины и другие, названия которых я не знаю. Папа говорит их ученые названия, - а я не могу их запомнить. Папа - ученый, он занимается лесом, он растит лес, высаживает много новых елок в местах, где не ученые, а бизнесменовые люди их вырубают. Такая вот у него работа: посадить тысячи деревьев на месте вырубленных тысяч. Это благое дело, все говорят, но еще - почти безнадежное, так говорит он сам.
Бизнесменовых людей, вырубающих лес, больше чем ученых. Папа хочет, чтобы я тоже стала ученой и сажала лес, когда вырасту. Я не против, я уже посадила три яблоневых саженца за нашей времянкой, все три выросли из семечек у нас на подоконнике. Но земля сложная и мокрая и в ней слишком много камней, яблони приживаются с трудом. По утрам я подхожу к ним, чтобы убрать сорняки и пригладить землю после них, убрать лишние камни, которые почему-то вновь и вновь оказываются на яблоневой крошечной делянке. Я бросаю камни в сторону будущего дома, точно попадая в фундаментные ямы. Я думаю, что если камни и дальше продолжат появляться тут и там, а я и дальше буду поднимать и бросать их в сторону будущего дома, то однажды из камней соберутся стены, перегородки, крыша. И папе не понадобится их строить.
На острове живет миллион чаек. На самом деле я не знаю точной цифры. Рано утром, если оно не штормовое, над деревьями с громким криком взлетает как минимум миллион чаек. На рассвете, когда папа возвращается от соседа, я ухожу сидеть на порог времянки и ждать, когда чаек разбудит что-то и они взлетят и начнут кружить, крича и крича, и в их крике мне чудится их собственное имя ай-ааааай-аааааай-чаааааай. Мне нравится этот крик, он будит все вокруг.
Вот и сегодня я тут. Папа вернулся под утро, я подождала пока из-за печки потечет в сторону моей кровати храп и запах, полежала немного и вышла в одеяле на крыльцо. Я сидела на скамейке из бревна и смотрела как медленно просыпается озеро. Заскрипели половицы, я немного развернулась одеяльным коконом: папа покачивается на пороге и ничего не говорит. Мы молчим, я разглядываю его синие треники в пятнах машинного масла, он несколько раз поправляет очки резкими взмахами руки. Очки падают наконец, он бубнит пьяным голосом, а потом четко выдает: комары! – и захлопывает передо мной дверь со всего маху.
Я сижу в одеяльном коконе на бревне, в коконе хорошо, пахнет сухим, теплым, хлебным. Это печной запах, мой любимый. Печка – центр нашей времянки. Я научилась ее топить уже давно, теперь это мое главное дело, после яблонь, конечно. Папа строил ее с большой любовью, он говорит, что печка держит весь дом, она - главное. Папа даже не пил, пока ее строил, а строил долго: нужно было соединить все кирпичи и камни раствором, вывести трубу, обмазать печку снова, а потом еще и еще раз. Он много и долго гладил печные бока руками в растворе, хмыкал в бороду, улыбался мне и говорил: смотри, какая получается замечательная печь, чибрик. Я была совсем маленькой и очень любила, когда он так меня называл – чибрик.
Со временем, пока косился дом, печка немного меняла себя в пространстве. Она все еще была центром, но жестяной лист ее основы чуть ушел вниз слева и немного поднялся справа. Печка не косилась, но немного согласно наклонялась вслед за времянкой. Совсем чуть-чуть, все же сложена она была прочно. Небольшой угол наклона позволял теперь дверце распахиваться самой по себе, и я подпирала ее кочергой. Вьюшка свистела чуть сильнее, особенно когда с озера снова дул ветер. По задней стенке шла тонкая трещина. По вечерам я лежала в своем временном предбаннике, смотрела на заднюю стенку печки и пыталась запомнить, где трещина заканчивается. Иногда казалось, что трещина оживает и медленно ползет дальше. Я засыпала в ужасе, но утром оказывалось, что все в порядке, трещина не стала длиннее.
Надо бы и сейчас проверить, но вылезать из кокона не хочется. Ветра нет, волн нет. Вода в озере гладкая, уверенно, без ряби отражает только-только синеющее небо и молчаливый остров. Сегодня от озера спокойно, дышится так легко и я разрешаю себе пока не волноваться: ни о закрытой двери, ни об остывшей печке, ни о камнях, ни о папе.
