Зима всё никак не заканчивалась. В какой-то момент с опозданием, но всё ещё вписываясь в календарь, началась было весна — слякотная, оголившая серо-коричневую, глинистую землю. Поборолась неделю, сосульками стянула с крыш снежные заносы, а потом почему-то отступила, и мир вновь укрылся плотным белым одеялом.
— Никаких запасов не хватит, – причитала мама, спускаясь в погреб за очередной банкой солений.
Хлеб в магазины не завозили уже месяц, мама пекла лепёшки из прогорклой серой муки, обнаруженной на чердаке среди мешков сахара и сухофруктов. Обычных свежих фруктов и овощей они давно не видели. Вместо них ели варенье, и мама делала компоты из заготовок.
Поначалу Серёжа был рад затянувшемуся зимнему сезону. Всё вокруг переливалось бисерными искорками, выглядело волшебным, таким, про которое взрослые говорят — не бывает. Он лепил снеговиков, рыл в высоких сугробах туннели, строил снежные замки и катался на ледянке со всех городских горок. Даже морозы, которые каждый раз, когда он выходил из дома, покалывали кожу мелкими иголками, его не печалили. Школу отменили на неопределенный срок, но уже как будто навсегда. Пойдешь к друзьям — они обязательно окажутся либо дома, либо во дворе, никто не уедет в дурацкий летний отпуск с родителями или в лагерь (где, конечно, появлялись новые лучшие друзья, и после приходилось заново собирать остатки доканикульной дружбы).
Но потом зимний мир стал надоедать. Ослепительно-белые покровы, постоянно обновляемые снегопадами, резали глаза, контрастировали с искривившимися черными деревьями, измученными холодами. Серёжа всё время мёрз — и снаружи, и в доме. Дрова, которыми отапливали комнаты, закончились. Мама сожгла сначала свои журналы, потом Серёжины старые тетради, а после стала со слезами вырывать страницы из книг.
И ещё папа ушёл. Собрался за один вечер, а рано утром (Серёжа ещё спал) куда-то делся.
Мама просила Серёжу не гулять подолгу, потому что дети начали теряться в снегах, и искать их было некому — мужчины покинули город, а женщины все силы тратили на то, чтобы сохранить тепло в домах. Но Серёжа не боялся — он везде ориентировался легко, и в этом новом белом мире тоже. Правда, ему было скучно ходить среди снежных пейзажей одному — друзья на улице уже почти не появлялись.
Однажды, отправляясь на очередную привычную прогулку по заметенному городу, Серёжа захватил с собой круглое мамино зеркальце. Когда-то, совсем ещё в детстве, Серёжа любил бродить по комнатам, глядя не прямо перед собой, а в зеркало. Мир там был другим, похожим на настоящий, но всё равно не точно таким же, а каким-то обратным. Мебель в отражении стояла иначе, и Серёжу это и пугало, и радовало тогда.
Серёжа не понимал, какую магию от зеркальца он ждёт теперь, но всё равно, выйдя за ворота, поднял его к лицу и пошел вперёд, поворачивая зеркало так, чтобы на его поверхности отражалось остающееся позади. И тут неожиданно в зеркале мелькнуло нечто, торчащее из сугроба. Оно поразило Серёжу цветом — зелёное, яркое, не подходящее для зимы. Серёжа, продолжая смотреть в зеркало, спиной зашагал обратно. Зелёное нечто различалось в отражении всё отчетливее, и, подойдя к нужному сугробу вплотную, Серёжа убрал зеркальце в карман и нагнулся. Из сугроба выглядывал зеленый стебель, с верхушки стебля клонился вниз еще не распустившийся бутон.
Подснежник! Он был удивительно высоким, непонятно как пророс сквозь сугроб и вытыкнулся из него стрелой. Серёжа опустил руку в снежную кучу, ухватил стебель за основание и потянул наверх. Подснежник легко поддался.
Серёжа добежал до дома быстрее, чем когда-либо в жизни. Морозный воздух саднил щёки. Мама сидела за столом, кутаясь в объемный платок, и мелкими глотками пила остывший чай — так, будто он и вправду был горячим. Серёжа положил на стол подснежник и улыбнулся (ему хотелось думать, что улыбка получилась торжественная).
— Смотри, мама! Подснежник! Зима — всё!
Мама, словно не понимая, о чём он говорит, переводила взгляд с цветка на Серёжу.
А потом, обращаясь куда-то в пустоту, прошептала:
— Нет никакой зимы, Серёжа. Это называется — война.
