Утром двадцатого февраля снег лежал на крышах. Никто из нас три года такого не видел. Южный город, пальмы, порт, в парке камелии цветут, снег здесь лежит на вершинах гор. Пошли гулять и никуда не попали: воды под снегом оказалось по щиколотку, больше, чем снега. Такая ледяная смесь называется здесь “слаш” и продаётся в жару с лотков с добавлением фруктовой краски и цветного ароматизатора.
Двадцать первого снега стало достаточно, чтобы пройти куда угодно. Расплодились снеговики. Целая армия, в городе, на пляже, на чужих балконах, в парадной форме, накрашенные, с морковками, вёдрами и глазами-угольками. Пятиэтажная сосна, облепленная снегом, упала на стоявшую на тротуаре машину. В японском саду карпы плавали под слашем, едва шевеля плавниками. Снег таял и продолжал быть только потому, что шёл больше, чем таял.
Двадцать второго подтаявшие шапки созрели и стали падать с карнизов и балконов, глухо рассыпаясь внизу. Бахкает, каждый раз говорила Кира. Я каждый раз задерживала дыхание: раньше этим словом она называла работу ПВО.
Двадцать третьего поезд из Тбилиси встал в заносах, едва подъехав к побережью, и пять часов пробивался сквозь снег. Аэропорт закрыли ещё двадцатого.
Утром двадцать четвёртого Кира отдёрнула штору в размытый свет, сказала: ты сегодня никуда не попадёшь, посмотри. Метель оставила от города сугробы, в которых угадывались машины, сугробы, в которых угадывались дома, сугробы, в которых угадывался только снег. Ножом мы отхватили кусочек морковки, нагребли на балконном столе достаточно, чтобы слепить собственного снеговичка. В руках он был замёрзшей водой и кривился на бок.
Больше календарь никто не переворачивал.
*
На второй день войны мы переставили все цветы с подоконника вниз, а окна заклеили скотчем, сложными геометрическими ритмами, чтобы хватило: купить больше скотча было нельзя. Окна заклеивают, чтобы разбитые стёкла не вылетали мелкими осколками. Долго думали, куда девать огромное зеркало, которое стояло среди цветов и умножало наши джунгли. Спрятали его в шкаф в коридоре, за шубами, отражающей поверхностью к несущей стене.
За цветы волновались: на полу холоднее, сквозняки, и меньше света. Но попадать с подоконников тоже не пошло бы им на пользу. На скотче от холода собирались капли воды. Прозрачный, в складках и пузырьках воздуха, он был как ломкий весенний лёд.
Через день на полу зацвёл высаженный в начале месяца нарцисс.
*
Снег стирал город. Закрыли школы, отменили автобусы и поезда. Вода из крана шла с густой белой взвесью. Под стенами домов больше не ходили: снег сыпался с крыш, иногда вместе с крышами. Посреди улицы расчистили двойную колею, редкие пешеходы расходились в ней с редкими машинами без труда, как в средневековье. Мусор не вывозили.
Под весом мокрого снега ломались ветки и обрывались электрические провода. Рухнул навес над зданием аэропорта, прорвало парусиновый купол ночного клуба на берегу, навесов же над верандами и старых балконов упало без счёта. Никто не подумал, что такой снег — это не чистая белая ватка. Он тяжёлый, копится, давит сверху, и каждый день его всё больше. Тут такого не было то ли восемь, то ли все сорок лет.
От каждого удара снега в землю Кира вздрагивала — это у неё всегда было, и до войны тоже.
— Почему тебя так пугает шум?
— Я думаю, что что-то сломалось. Что-то красивое.
— Это просто снег. С карнизов сыплется. Он громкий сам по себе. А если он что-то сломал, то скорее всего — разбил кому-нибудь лобовуху за парковку в неположенном месте. Дыши. Не бойся.
— Не буду.
Ночью в частном доме в нашем дворе уставшая чёрная балка не выдержала и треснула, с грохотом ссыпала внутрь дома черепицу и тяжёлый мокрый снег. Стены внутри оказались голубыми. Утром мы подсчитывали, сколько зияющих провалов в укрытых белым крышах видно из наших окон. Напротив мужик голыми руками откапывал давно похороненную машину. Он начал делать это без всякого плана и уже понимал, что начал зря, но копал — то ли из упрямства, то ли чтобы не бросать на глазах у всей улицы. То ли знал, что лопаты у него нет всё равно.
*
Всё закончится так же, как неделя зимы в южном городе: мы вылезем на балкон вешать постиранное бельё и ослепнем от солнца. Будет весна. Растает снег — кроме того, который сгребли в кучи и посыпали золой, чтобы быстрее таял. Мы будем ходить среди сугробов и щуриться, откуда-то вылезут голодные кошки, драные навесы станут трепаться на ветру, и всю весну мы будем чинить проломленные крыши.
